История одного города (Салтыков-Щедрин)/Голодный город
Очень краткое содержание[ред.]
Город Глупов, 1776 год. Шесть лет город жил спокойно под управлением простодушного бригадира.
На седьмом году правления бригадир увидел в кабаке красавицу-посадскую жену и предложил ей стать его любовницей. Она отказала, и тогда он подселил к её мужу солдат, а потом велел высечь обоих супругов.
Алёна снова отказала бригадиру. Её мужа обвинили в поджоге, высекли кнутом и сослали в Сибирь. Алёна сдалась и стала жить с бригадиром. Тот начал всё тащить из лавок, а природа наказала город засухой и голодом. Люди стали умирать. Бригадир писал рапорты, прося прислать хлеб или войска, но ответа не получал.
Глуповцы подали жалобу во все инстанции, но резолюции не дождались.
Бригадир стал арестовывать жителей, и в конце концов толпа потребовала выдать Алёну.
Алёнку разом, словно пух, взнесли на верхний ярус колокольни и бросили оттуда на раскат с вышины более пятнадцати саженей… И не осталось от той бригадировой сладкой утехи даже ни единого лоскута.
В этот момент вдали показалось облако пыли — шёл обоз с хлебом и войска.
Подробный пересказ[ред.]
Деление пересказа на главы — условное.
Мирное правление Фердыщенка и роковая страсть[ред.]
1776 год начался для Глупова при счастливых предзнаменованиях.
Целых шесть лет сряду город не горел... и граждане не без основания приписывали такое неслыханное в летописях благоденствие простоте своего начальника, бригадира Петра Петровича Фердыщенка.
Фердыщенко был настолько прост, что летописец неоднократно останавливался на этом качестве. Бригадир ни во что не вмешивался, довольствовался умеренными данями, охотно захаживал в кабаки поговорить с целовальниками, по вечерам выходил в замасленном халате на крыльцо и играл с подчинёнными в носки. Он ел жирную пищу, пил квас и любил уснащать свою речь ласкательным словом «братик-сударик». После затейливых действий предшественника, который летал в городском саду по воздуху, мирное управление престарелого бригадира показалось глуповцам благоденственным и удивления достойным.
Однако на седьмом году правления Фердыщенка смутил бес. Добродушный и ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире. Он начал требовать, чтобы обыватели смотрели в оба, и устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться.
Падение Митьки и торжество греха[ред.]
В это время в слободе Навозной цвела красотой посадская жена.
Она представляла собой тип той сладкой русской красавицы, при взгляде на которую человек не загорался страстью, но чувствовал, что всё его существо потихоньку тает. Она имела большие серые глаза навыкате, пухлые вишнёвые губы, густые брови, темно-русую косу до пят и ходила по улице «серой утицей». Муж её занимался ямщиной и был тоже под стать жене: молод, крепок, красив.
Дмитрий не чаял души в Алёнке, и Алёнка не чаяла души в Дмитрии. Частенько они похаживали в соседний кабак и, счастливые, распевали там вместе песни. Глуповцы просто не могли нарадоваться на их согласную жизнь. Однажды в начале 1776 года в тот кабак зашёл бригадир. Он выпил косушку, но в это время увидел Алёнку и почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Выйдя на улицу, он поманил за собой Алёнку и спросил, хочет ли она с ним в любви жить. Алёнка дерзко отказала, сказав, что у неё свой муж хорош.
На другой день бригадир прислал к Дмитрию Прокофьеву на постой двух инвалидов, наказав им действовать «с утеснением». Дмитрий, вместо того чтобы смириться, стал говорить бездельные слова, а Алёнка, вооружась ухватом, гнала инвалидов прочь и на всю улицу орала, что бригадир к мужней жене, словно клоп, на перину всползти хочет. Бригадир собрал излюбленных глуповцев и потребовал немедленного наказания ослушников. Излюбленные вынесли ответ: сколько есть на небе звёзд, столько их и учить следует. Бригадир начал считать звёзды, но сбился и обратился к денщику, который ответил, что звёзд видимо-невидимо. После экзекуции Алёнка с Митькой воротились домой и шатались словно пьяные.
Божья кара: засуха и голод обрушиваются на Глупов[ред.]
Однако Алёнка и на этот раз не унялась. Через неделю бригадир опять пришёл в кабак и опять поманил Алёнку. Она огрызнулась, но упорство старика заставило её призадуматься. Воротившись домой, она заплакала и сказала Митьке, что быть ей у бригадира в полюбовницах. Митька в ярости полез за вожжами, но вдруг одумался, повалился на лавку и заревел. Узнав, что Митька затеял бунтовство, бригадир велел заковать его и увести на съезжую. Алёнка бросилась на бригадирский двор, но путного ничего выговорить не могла. Бригадир подарил ей вяземский пряник и банку помады, надел новый мундир и показался Алёнке во всей красе. Старая экономка начала Алёнку усовещивать, и было очевидно, что она уже начинает помышлять о сдаче.
В ту же ночь в бригадировом доме случился пожар. Подозрение в поджоге пало на Митьку. Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но он от всего отпирался. Через месяц Митька был бит на площади кнутом и, по наложении клейм, отправлен в Сибирь. Бригадир торжествовал, Алёнка потихоньку всхлипывала. Всё изменилось с этих пор в Глупове. Бригадир каждое утро бегал по лавкам и всё тащил. Даже Алёнка начала походя тащить и вдруг стала требовать, чтобы её признавали не за ямщичиху, а за поповскую дочь.
Но этого мало: самая природа перестала быть благосклонною к глуповцам.
Небо раскалилось... земля трескалась и сделалась тверда, как камень... яровые совсем не взошли, и засеянные ими поля стояли чёрные, словно смоль, удручая взоры обывателей безнадёжной наготою...
С самого вешнего Николы и вплоть до Ильина дня не выпало ни капли дождя. Старожилы не могли запомнить ничего подобного и приписывали это явление бригадирскому грехопадению. Рожь отцвела и выколосилась необыкновенно рано, но была так редка, что не чаяли собрать и семян. Скотина металась, мычала и ржала, не находя в поле пищи. Людишки ходили с понурыми головами.
Тщетные попытки глуповцев добиться справедливости[ред.]
Глуповцы не отчаивались, пока оставался прошлогодний запас. Бригадир ходил в мундире по городу и строго приказывал забирать людей с унылым видом. Он поручил откупщику устроить пикник и пустить фейерверк, но хлеба через то людишкам не предоставили. Бригадир призвал излюбленных и велел им ободрять народ.
Мы люди привышные! — говорили одни, — мы претерпеть могим. Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырёх концов запалить — мы и тогда противного слова не молвим!
Но когда убрались с сеном и окончилось жнитво, оказалось, что кормить будет нечем ни животов, ни людишек. Глуповцы испугались и начали похаживать к бригадиру на двор, спрашивая насчёт хлебца. В конце июля полили бесполезные дожди, а в августе людишки начали помирать.
Придумывали, какую такую пищу стряпать... мешали муку с ржаной резкой... пробовали, не будет ли лучше с толчёной сосновой корой, но и тут настоящей сытости не добились.
Базары опустели, город обезлюдел. Бригадир между тем не прекращал своих беззаконий и купил Алёнке новый драдедамовый платок. Глуповцы говорили ему, что не ладно он делает, живя с мужней женой уводом, и что не затем он прислан, чтобы они за его дурость напасти терпели. Громада разошлась спокойно, но бригадир крепко задумался. Он послал за батюшкой, думая найти утешение, но тот рассказал историю об Ахаве и Иезавели и заключил, что весь народ изгиб до единого, доколе не растерзали её псы. Бригадир горько заплакал и сел опять за своё писанье, рапортуя всюду, но ни из какого места ответа не удостоился.
Усиление репрессий и нарастание отчаяния[ред.]
Глуповцы с каждым днём становились назойливее. Они спрашивали бригадира, получил ли он ответ, смотрели ему нелепным обычаем в глаза и укоряли его, называя гунявым. Наступила минута, когда начинает говорить брюхо, против которого всякие резоны оказываются бессильными. Бригадир допускал идею команды лишь с прискорбием, но мало-помалу вник в неё и начал желать её пуще хлеба. Он вставал утром раненько, садился к окошку и всё прислушивался, не раздастся ли откуда команда.
Молодые глуповцы все до одного разбежались. Многие, ни до чего не добежав, венец приняли, многих изловили и заключили в узы. Дома остались только старики да малые дети. Женщины выли, церкви переполнились гробами, трупы валялись по улицам неприбранные. Стали опасаться чумы и составили комиссию, написали проект об устройстве временной больницы, нащипали корпии и послали рапорты. Но сердца обывателей уже ожесточились. Не проходило часа, чтобы кто-нибудь не показал бригадиру фигу.
К довершению бедствия, глуповцы взялись за ум. Собрались они около колокольни и выбрали из среды своей ходока — самого древнего в целом городе человека.
Евсеич трижды приходил к бригадиру. В первый раз он спросил, ведомо ли бригадиру, что они целым городом помирают, и от чьего воровства такой обычай учинился. Бригадир ответил, что первое ведомо, а второе нет. Через три дня Евсеич явился во второй раз и сказал, что с правдой ему жить везде хорошо. Бригадир предупредил, что лучше бы ему с правдой дома сидеть. Ещё через три дня Евсеич пришёл в третий раз, но не успел порядком рот разинуть, как бригадир гаркнул: «Одеть дурака в кандалы!» Надели на Евсеича арестантский убор и повели на съезжую.
С этой минуты исчез старый Евсеич, как будто его на свете не было, исчез без остатка, как умеют исчезать только «старатели» русской земли. Однако строгость бригадира всё-таки оказала лишь временное действие.
Глуповцам пришлось опять собраться около колокольни. Они выбрали нового ходока, который понял, что самое верное средство — начать во все места просьбы писать. Он обратился к отставному приказному Боголепову, выгнанному из службы за трясение правой руки. Боголепов жил на болоте и составлял ябеды. Он написал прошение во все места Российской империи.
И ещё доводим: которая у того бригадира... ямская жена Алёнка, то от неё беспременно всем нашим бедам источник приключился, а более того причины не видим.
Когда прошение было прочитано и закрестовано, у всех словно отлегло от сердца. Запаковали бумагу и сдали на почту. В городе вновь сделалось тихо: глуповцы сидели на завалинках и ждали. Проходил месяц, проходил другой — резолюции не было. Надежды росли с каждым днём. Очень может быть, что так бы и кончилось дело измором, если бы бригадир своим неискусством сам не взволновал общественное мнение. Он затеял нечто среднее, что напоминало игру в бирюльки: опускал в гущу крючок, вытаскивал злоумышленника и засаживал. Первого засадил Боголепова, который оговорил целую кучу злоумышленников. Бригадир помаленьку опутал сетью весь город.
Кровавая развязка и запоздалое спасение[ред.]
Разом, без всякого предварительного уговора, уцелевшие от бригадирских когтей сто пятьдесят «крестов» очутились на площади и, дойдя до градоначальнического дома, остановились. Толпа гудела: «Алёнку!» Бригадир понял, что дело зашло слишком далеко, и спрятался в архив. Алёнка тоже бросилась за ним, но дверь захлопнулась, и она осталась снаружи. В таком положении застала её толпа — бледную, трепещущую, почти безумную. Она просила пожалеть её белое тело, говорила, что бригадир увёл её силком от мужа. Но толпа ничего уж не слышала и спрашивала, через какое её колдовство на город сухость нашла. Алёнка металась и только повторяла: «Тошно мне!» Тогда совершилось неслыханное дело. Алёнку разом взнесли на верхний ярус колокольни и бросили оттуда на раскат с вышины более пятнадцати саженей. Не осталось от той бригадировой утехи даже ни единого лоскута — разнесли её приблудные голодные псы.
В то самое время, когда совершилась эта бессознательная кровавая драма, вдали, по дороге, вдруг поднялось густое облако пыли.
И вот... вдали, по дороге, вдруг поднялось густое облако пыли.
— Хлеб идёт! — вскрикнули глуповцы, внезапно переходя от ярости к радости.
— Ту-ру! ту-ру! — явственно раздалось из внутренностей пыльного облака...